Я передал ему рассказ рыбака. Бултыхаясь в воде, Министр с печальным выражением на лице слушал.
— Да. Опровергнуть его алиби нам, кажется, не удастся. Потому что, пока мы не…
Тут с громкими криками и воплями на причал высыпала вся его колония. Министр получил в голову громадным купальным мячом и продолжать серьезный разговор стало невозможно.
После ужина я сел перед телевизором посмотреть, не будут ли показывать Министра. Его показали. Растрепанный и радостный, он ходил среди свиноматок и сепараторов, в то время как ангел смерти, осваивавший, по-видимому, сельскохозяйственную ниву, вещал: «Министр внутренних дел открыл сегодня большую сельхозвыставку в Норрчепинге „От сохи и плуга“. В первый же день общественность Швеции проявила к ней огромный интерес. Уже утром все подъездные дороги в Норрчепинг были блокированы очередями автомобилей в несколько миль длиной. Число посетителей составило не менее 90 000, но устроители считают, что не меньшее количество желающих на выставку не попало. Министр прибыл в Норрчепинг на вертолете из Харпсунда, где вел переговоры с премьер-министром о положении на рынке труда наименее защищенных групп населения Швеции, и полиции с большим трудом удалось очистить от людей посадочную площадку. В своем обращении министр внутренних дел выразил глубокую благодарность за поддержку, которую оказывает выставке публика. „А это значит, — пояснил он, — что наше старинное земледелие, всячески сокращаемое и демонтируемое государством и находящееся в настоящее время при последнем издыхании, по-прежнему ценимо и любимо шведским народом“».
При последних словах лицо Министра показали крупным планом. Оно излучало простодушие и наивность.
Дальше следовали обычные дежурные фразы и славословия. Ораторское мастерство Министра явно приходило в упадок. В начале карьеры его речи отличались свежестью и абсолютной невинностью неискушенного в политике человека. Со временем, однако, в министерстве создали специальную группу по редактированию его речей и спонтанность из них исчезла. Я часто вспоминаю первое выступление Министра. Оно состоялось в Буртреске на праздновании 1 Мая, когда обычно отмобилизовываются все силы партии. Министр выступал перед горсткой детей и северных оленей, число слушающих голов не превышало тридцати. Вероятно, выступление это так бы и осталось незамеченным, если бы не оператор телевидения, возвращавшийся домой от какого-то лопаря-поэта, у которого брал интервью. По привычке он снял и детей, и оленей, и Министра, и все его выступление. В полном виде пленка в выпуск новостей не пошла, но редактор несомненно выбрал из нее самое интересное: «Пока в этой стране есть люди, живущие, или же, правильнее сказать, существующие на доходы в 70 000, 60 000 или даже 50 000 крон в год, у нас, у красных, остаются проблемы, решение которых мы считаем своим святым долгом!» При последних словах изображение Министра на экране стало размываться, наверное, в этот патетический момент он поднял вверх свою правую руку.
В тот вечер он удивил всю страну, и количество интересующихся политикой граждан резко возросло. Пресса единодушно потребовала объяснений: действительно ли он считает доход в 50 000 крон минимальным или же просто издевается над своими низкооплачиваемыми соотечественниками? И второе: не означает ли его выступление, что социал-демократическая партия отныне сливается с коммунистической?
Министра тут же оградили от всех нежелательных контактов. Узкую встречу с ним устроили только для избранных партийных функционеров, которым он прямодушно объяснил, что доход в 50 000 или в 70 000 крон он считает крайне низким заработком и что социал-демократов в доме его родителей никогда не называли иначе, как «эти красные». «И потом, мы же поем Интернационал и машем красными флагами на демонстрациях», — добавил он, доказывая, что отнюдь не лишен наблюдательности. Партия заседала за закрытыми дверями в течение пяти часов, выпустив в результате авторизованное толкование выступления Министра. О доходах, упомянутых в выступлении, было сказано: «Министр просто-напросто обмолвился, когда читал текст собственной речи, где стояло 7, 6 и 5 тысяч крон соответственно — вполне приличные цифры». Что же до выражения «мы красные», то объяснение ему давалось настолько пространное и тонкое, что уже на середине его слушатели невольно затосковали по обсуждению вопроса о взаимодействии коммунальных органов управления и их служб.
В результате Министра перевели в команду дублеров. Пока его коллеги ораторствовали на трибунах, он обычно обедал с каким-нибудь министром связи из Танзании, или же, делая умное лицо, сидел и представлял правительство на сессии парламента, или — и чаще всего — занимался текущими делами в Доме правительства, игнорировать которые тоже не следовало.
А премьер-министр в кругу самых близких своих друзей ухмылялся: «Партии не страшен никакой кризис, пока с речью, посвященной ему, не вздумает выступить наш министр внутренних дел. Сейчас у меня в правительстве есть один министр, которому я запретил улыбаться, и еще один, которому запрещено выступать. Если бы еще удалось заставить некоторых министров не думать, кабинет можно было бы считать блестящим».
17
На следующий день между двумя и тремя пополудни кто-то проник в дом профессора Хаммарстрема и украл у него ружье системы «Маузер». Это произошло при следующих обстоятельствах.
Примерно в два Кристер Хаммарстрем и его телохранитель-полицейский вышли из дома и спустились на берег. Когда через час они вернулись, профессор обнаружил, что ружье, которое он хранил в спальне, исчезло.
С самого утра небо было все такое же безоблачное. Жара стояла несусветная, стих даже ветер. Министр с чадами и домочадцами просидел в воде целый день, но даже их крики с моря звучали как-то устало и вяло. Сам я сидел в тени за домом и в основном дремал, потихоньку дочитывая четвертую главу «Древних народов Вавилона», когда примерно в четыре на лесной дороге появился автомобиль. Качнувшись, он съехал на обочину и из него выполз полицейский Петтерсон с несколькими ближайшими своими помощниками.
Полицейский вкратце рассказал мне о краже в доме у профессора, спросил, где находится сейчас Министр, и широкими целеустремленными шагами двинулся к морю.
Кажется, он почуял крупную дичь.
Через четверть часа он вернулся. Вид у него был слегка обескураженный.
— Он не вылезал из воды целый день.
Бенни был разочарован и оскорблен в лучших своих чувствах. В жаркие летние дни отпуска министры, как оказывается, даже не помышляют о том, чтобы предаваться глубоким думам и мыслям о будущем страны, сидя в одиночестве за письменным столом в своих кабинетах. Более того, они даже не воруют ружей у своих соседей. Как назло, министры в это время отдыхают в прохладной морской воде, создавая себе твердое, как камень, — или, может, жидкое, как вода? — алиби, подтвердить которое могут многочисленные соучастники их компании.
Как бы невзначай Бенни спросил, чем занимался в промежутке от двух до трех пополудни я, и я честно сказал ему, что сидел в это время один и читал. На миг мне показалось, что в глазах его загорелся охотничий огонек, но он тут же погас. Нет, что бы о нем ни говорили, свои временные неудачи мой бывший ученик переносил стойко. Не заполучив в свои когти льва, он не набросится на старое беззубое существо, явно питавшееся в последние годы одной падалью.
Я реквизировал немного холодного апельсинового сока и пригласил его за стол.
Через несколько минут в голубом купальном халате к нам вышел Министр. Он только что вылез из воды и весь дрожал, но, естественно, тоже захотел сока со льдом.
Полицейский комиссар откашлялся.
— Да… я, конечно, перед вами, господин министр, должен извиниться. Честно говоря, одно время… в какой-то момент расследования я подозревал, что все эти неприятности возникли… не без вашего участия. Хотя газеты, естественно, исказили мои слова и упростили высказывания. Я вполне понимаю, как вам это, должно быть, было неприятно.
— Неприятно? — спросил Министр и пососал ледышку. — Ничуть! В последний раз газеты поднимали из-за меня такой шум, когда я заснул в риксдаге при обсуждении отчетного доклада премьера. Не берите этого в голову! Хотя я в общем-то считал, что после нашего маленького праздника со стрельбой — жаль, конечно, что он так кончился, — полиция конфисковала в округе все ружья…
— Все, о которых мы знали… Профессор утаил, что у него было ружье. А теперь утверждает, что хотел сохранить его у себя в целях самозащиты, он чувствует угрозу своей жизни.
— Вор оставил в доме какие-нибудь следы?
— Нет! И никто в округе не может предъявить твердого алиби, каждый в это время, по крайней мере с полчаса, находился один, а этого достаточно.